Как перестать беспокоиться и начать ненавидеть. Краткий курс по "денацификации" за 32 дня

За 54 года жизни я не желал смерти другим так часто как за последний месяц.

Тем, чьи лица часто видел в лентах новостей, и тем, кого в глаза не видел.

Уже месяц я желаю смерти незнакомым мне людям. Признаться, не самое душеспасительное занятие.

До 24 февраля 2022-го я был убежден, что коллективной вины не бывает. В ад или в рай вход по одному – в порядке живой очереди.

Через месяц после начала Z-бойни их лица потеряли для меня индивидуальные черты и слились в фоторобот серийного убийцы.

На днях я готовил репортаж – вглядывался в снимки, сделанные двумя одесситами в расстрелянном Харькове. На одном из фото украинский военный показывает содержимое вещмешка убитого российского омоновца Григорьева И. В.

Блокнот с двуглавым орлом на обложке. Рисунок мультяшной зверюшки. Какие-то записи. Разборчивый почерк. В школе, наверное, был отличником, старался.

Здесь же в вещмешке сборник Булгакова − "Собачье сердце", "Записки юного врача", "Ханский огонь", "Белая гвардия". У меня когда-то был такой же.

Он взял его с собой на "маленькую победоносную войну". Полистать между делом, прежде чем денацифицировать меня, еврея-бандеровца с дипломом "учитель русского языка и литературы средней школы".

Благодаря этому диплому я все еще помню про "одну слезу на щеке ребенка". И вопрос "тварь ли я дрожащая или право имею?" помню. И про небо Аустерлица в глазах князя Андрея Болконского.

Я листаю эти фото с вещами убитого омоновца, и пытаюсь почувствовать что-то, кроме ненависти. Хоть что-то.

За эти недели я видел сотни других фото – из Мариуполя, Чернигова, Харькова, Киева, Ирпеня, Бучи, Гостомеля. На них слезы. Не гипотетические. А еще, кровь, смерть и руины.

Тот самый ребенок, одной слезы которого не стоит счастье всего мира по Достоевскому, сейчас боится смотреть на небо, потому что оттуда приходит смерть. От тех, кто решил, что право имеют.

Мне все равно, что чувствует сейчас старушка-мать убитого под Харьковом омоновца Григорьева. Часто ли она "ходит на дорогу в старомодном ветхом шушуне" где-то в Сыктывкаре, Костроме, Коломне, Великом Устюге или Улан-Удэ.

На месте, которое отвечало за "милость к падшим", у меня теперь воронка глубиной в 1200 ракет, выпущенных по украинским городам "народом-богоносцем".

Война стирает индивидуальное. Презумпция невиновности умерла под бомбами.

Они стали преступниками ровно в тот момент, когда отдавали или выполняли приказ.

И передовые части убийц, и мародеры, идущие в обозе, и украинцы-коллаборанты из оккупированных Россией городов.

И те, кто приказывал, и те, кому приказали, и те, кто по своей воле. И те, кто "политикой не интересуюсь".

И гордый внук славян, и ныне дикий тунгус, и друг степей калмык.

Они могли написать рапорт об увольнении, дезертировать, прострелить себе ногу, покончить жизнь самоубийством.

В отличие от детей, женщин, стариков, которых они убили, у них был выбор.

Добро пожаловать в ад, "мыжебратья", – для начала на земле. 

"Аннушка уже разлила масло", как писал любимый автор покойного омоновца Григорьева И. В.